Жемчужина из логова Дракона[VolgoDon конвертируется в fb2] - Людмила Минич

— Нельзя давать обещания, — сказал Ветер, четко, разделяя слова, чтобы каждое проникло сквозь туман, окутавший юношу. — Потому что Нимоа порой не дает их исполнить.

Все затихли от неожиданности, замерли, силясь уразуметь, что происходит. Илча же просто помертвел.

— Бывает, что переломанные ноги не дают дойти туда, куда стремишься, а затуманенный недугом разум — послать весть, — продолжал Ветер, пользуясь затишьем. — Бывает, что приходишь слишком поздно. Намного позже обещанного, когда нельзя ничего исправить. И дни превращаются в годы, утрата — в боль, а обещание — в груз, камнем висящий на шее. Нельзя давать обещания, — говорил он все быстрее, потому что Кальтир почти дотянулся до Илчи. — Я долго искал тебя, но безуспешно. Прости меня. Если захочешь.

Кальтир рычал, приказывая, чтобы служители тащили подопечного дальше, и Ветра еще раз непочтительно подтолкнули снизу. Илча же согнулся в приступе неистового кашля, почти сложился пополам. Ветер тревожно оглядывался, но очень скоро стены скрыли узкий коридор, где остались эти двое. Последнее, что он видел, как здоровяк, склоняясь, бормотал что–то парню на ухо, и все порывался поднять его, но Илча тут же складывался в жуткую загогулину.

— Ему же помощь нужна! Людей позвать надо! Слышите? — взывал Ветер к своим стражам.

И получил в ответ отрывистое:

— Молчи! Иди, куда велено!

«Не слушай его», — чуткое ухо без труда уловило их перешептывания. — «А коли рот раскроет? Обижать–то не велено…» — «А ты не слушай и все. Хоть уши затыкай!» — «Видал?» — «И видал, и слыхал. А ты еще куражился! Вот и смотри. Чародей, он и есть чародей».

Они прилично отдалились от рокового места, кашель сделался куда глуше, потом все разом оборвалось. Когда же одолели лестницу, снизу донеслось глухое, размытое эхом, но не потерявшее силы: «Ненавижу!»

«Полегчало дурню», — пробормотали сзади.

Ветер передернул плечами. Быть может, это из–за удаленности показалось, что возглас брошен вовсе не ему.

Илчу вновь неожиданно вынесло на Ветра, как вчера вечером. На этот раз они столкнулись на узкой лестнице, где некуда деваться. Мысленно он проклял упрямство Кальтира и вызывающе уставился на стихотворца. Пусть враг не думает, что Илча его боится. Дракон на груди опять начал пульсировать, и слабое жжение привычно растеклось по телу, принялось покалывать то тут, то там. От многих факелов стало совсем жарко. Нужно здесь пройти, но стихотворец мешал ему.

Конечно же, Ветер только делал вид, что попался на дороге случайно. И правда, самый настоящий чародей. И вытаращился по–чародейски. Своими глазищами…

Все бы ничего, но от спокойствия и сосредоточенности не осталось и следа. Прямо разрывало от злости! Казалось, разметает в клочки, с каждым шагом. И клеймо уже горело, почти шипело, и чудилось даже, что человечьим голосом, множеством голосов. Хотелось уши заткнуть, но Илча с трудом принудил себя остаться безучастным. С виду ничего не делая, чародей отбирал у него силы. Да что же это? Он всегда отменно владел собой — жизнь, хвала Нимоа, для того немало постаралась, а тут…

Всего несколько шагов. Лицом к лицу.

Его таки взорвало, словно котел с кипящим варевом. Руки взметнулись сами и вцепились в кадамч стихотворца.

— Ненавижу! — едва смог он выдохнуть, хотя горло так и сводило от желания орать, страшно, исступленно.

Сам Илча еще что–то соображал, но разум не мог вмешаться в это действо и отдавать наказы телу.

И тут Ветер заговорил. Четко, громко. Не принялся отбиваться, не выказал страха, а просто сказал:

— Нельзя давать обещания. Потому что Нимоа порой не дает их исполнить.

И тем намертво приковал внимание, хотя Илча сразу не понял, что происходит, о чем это он. А стихотворец дальше говорил, и все быстрее, и опять Илча ничего не понимал.

А потом вдруг понял, разом. Клеймо раскаленным прутом обожгло грудь, намереваясь проткнуть насквозь. Он скорчился, изнутри рвался такой кашель, что невозможно было кричать от боли. Несколько раз слетел бы с лестницы, если б его не ловили и снова не ставили на ноги. Кто–то пытался поднять его, подставить плечо, но Илча сгибался вновь, убегая от раскаленного прута.

Когда он бессильно опустился на каменные ступеньки, боль сделалась уже терпимой. Он огляделся, в глазах стояла муть, но внутри было ясно. Рядом оставался лишь Кальтир, больше никого. Илча поскорее прикрыл глаза, притворяясь, что дурнота еще не миновала.

Что же делать? Теперь, после всего?

Он сжал зубы, представляя, как Кальтир потащит его отсюда к Серому, а тот опять слугу своего на куски разложит и заново соберет. Или вовсе решит, что такой слуга ему не нужен. Надо успокоить наставника, чтоб его двары…

Илча резко обернулся и крикнул что есть мочи:

— Ненавижу! — вкладывая в возглас всю силу презрения, что сейчас испытывал к самому себе.

Крик заструился вверх по лестнице.

«Нимоа, — молил Илча, — надо же что–то делать. Сделай так, чтобы я сообразил что делать! И чтобы никто ни про что не догадался! До времени. И… чтобы удалось! И чтобы…»

— Что это ты бормочешь?

Кальтир сейчас очень опасен. Даже голос у него опасный. Что же делать, чтобы он не сообразил? Как обмануть?

Илча по наитию, точно ища защиты, потянулся к груди, где оставалось клеймо, где даже пальцем тронуться сейчас было больно. Там, наверно, целая рана. Ничего, можно зубы сцепить и потерпеть, так даже лучше.

— Чародей, — прошептал он явственно, чтобы наставник разобрал, что к чему. — Чуть не уходил, проклятый…

Кальтира вроде бы малость отпустило. Значит, правильно начал.

— И как это он ухитряется? — продолжал прикидываться Илча.

— А вот это и есть чародейский голос, птенчик, — с сочувствием принялся вещать здоровяк, нависнув над подопечным. — А ты все «не может быть»! А оно вон как может! Видал, теперь? Слыхал, что он плел?

Илча старался не смотреть на него. Прикрывал глаза, словно от слабости, тер лоб, пряча от спутника растерянность. Однако тревогу почуял сразу. От того, что он сейчас скажет, зависит многое.

— Да я… ухом–то, вроде, слыхал, но ничего не понял — так приперло.

Он вновь принялся лоб тереть в притворных попытках сбросить наваждение.

— Что, совсем ни словечка не помнишь? — пытал наставник

Илча еще поморгал. Если б не настоящая дурнота, такое худое притворство его бы не спасло, но Кальтиру, видно, самому хотелось, чтобы все минуло без следа.

— Да нет… ни словечка не могу… А ведь… А что он плел–то?

— Слова — ерунда, там и смысла–то никакого не было. Морок наводил, — «пояснил» наставник. — Воли лишить пытался. Да кто там дела его разберет, главное — не вышло у подлеца, двара ему в товарищи!